За что в советские годы репрессировали основателей семей Сокольниковых и Первушиных из Кабанского района Бурятии

  На вопрос «когда в СССР начались репрессии?» большинство ответит: в 1937-м. Но в энциклопедии указана другая дата: 1920-е – начало 1950-х годов. Вот и, по свидетельству И.К. Сокольникова, сына репрессированного Константина Ивановича, в Кабанске эта адская машина заработала раньше 1938 года. Хотя его отца, судя по трудовой книжке, арестовали в 1938-м…

СОКОЛЬНИКОВЫ

  Запись в трудовой гласит: «Принят в управление Кяхтинского тракта НКВД на должность чернорабочего». И следующая: «Увольняется по истечении срока исправительной работы».

  Та история, из-за которой К.И. Сокольников угодил под арест, началась ещё в Гражданскую войну. Белочехи, спешно прорывавшиеся под натиском красных войск на восток, обратились за помощью к Константину Ивановичу. У того был крепкий жеребец, а у чехов – кобыла «на сносях», которая вот-вот должна была ожеребиться и уже не могла поспевать за отступавшими, став для них обузой.

  Они предложили хозяину обмен: мы тебе – кобылу с приплодом, ты нам – хорошего коня. И добавили, что кобыла взята с племзавода. Жеребёнок родился и вправду здоровым, крепким, красивым – на зависть всему Кабанску. Когда он достиг зрелого возраста, к нему стали водить кобыл для улучшения породы. Как водится у крестьян, платили за это хозяину: чтоб у вас не убывало и у нас водилось.

  Видимо, кто-то позавидовал и донёс большевикам, якобы К.И. Сокольников, и без того зажиточный человек, незаконно обогащается за счёт трудового народа. Жеребца отобрали в колхоз, отца семейства отправили в лагерь, а его семью выселили из собственного дома. Податься в то время было некуда – принять семью арестованного никто не решался. Так что пришлось семье перебраться в баню.

  Воспоминания о том, как им, четверым ребятишкам и матери, пришлось жить в бане размером 3х4, до сих пор вызывают у Ивана Константиновича слёзы. Спали все вместе в ряд, ноги под стол – так мало было места. На стене маленький шкафчик и печка. Больше ничего не было. Жили очень бедно, голодно, холодно.

  Вернувшись перед войной из заключения, К.И. Сокольников сделал вывод, что его «упекли» местные власти, которые творили много несправедливости, Сталин здесь ни при чём. Он устроился на рыбзавод в Степном Дворце, но когда бывал в Кабанске, ревностно следил за своим жеребцом. Вскоре заметил, что тот стал чахнуть на колхозных кормах. Пожаловался земляку Алексею Ремезову, которому поручили создать в Улан-Удэ госконюшню с крепкими конями, добротными бричками для выездов большого начальства – что-то наподобие нынешнего правительственного гаража.

  Алексей предложил Константину выкрасть коня из колхоза и переправить в эту конюшню. Для этого остановил в Татаурово поезд с открытым вагоном для перевоза коней. Состав должен был ждать Сокольникова до 4-х часов утра. Увести ночью своего коня из колхозного табуна не составило особого труда – животное было очень привязано к своему бывшему хозяину.

  Успешно доставив коня на госконюшню, Константин получил за это денежное вознаграждение. Его пытались арестовать за кражу коня из колхоза, но заступился Ремезов – ведь жеребец был передан на госнужды. Константин купил в Нюках два амбара и построил добротный дом по улице Заречной. Семья уже мечтала, как наконец-то переберётся из бани в настоящий дом. Но отец не успел довести его до ума: грянула война. В первый же год его забрали на фронт, о чём имеется запись в трудовой книжке. Последняя. Потому что с фронта К.И. Сокольников не вернулся.

  В последнем своём письме он писал, что ранен, лежит в госпитале, скоро опять на фронт. И всё: ни похоронки, ни извещения о без вести пропавшем семья не получила. Погиб человек, защищая страну, чьё правительство его же, без вины виноватого, наказало…

  А его семье попасть в дом удалось только через несколько лет после войны. Всё это время дети с матерью продолжали жить в бане – в селе их стали звать «банные». Когда отец ушёл на фронт, в Кабанск временно прибыла воинская часть. Командиру приглянулся хотя и недостроенный, но вместительный дом Сокольниковых. Он предложил матери, что солдаты достроят дом, а за это его жена некоторое время в нём поживёт.

  Потом воинская часть покинула Кабанск, уже и война закончилась, но командир не возвращался за своей женой. А она не спешила покидать просторные покои. Кое-как мать Ивана Константиновича выхлопотала этот дом обратно. Командирскую жену перевезли в дом поменьше, устроив в школу завхозом.

  В 60-х годах И.К. Сокольников с супругой срубили свой дом в этой же ограде. Из родительского дома построили подсобные помещения. А на память о горьком житье в бане и обо всём пережитом остался шкафчик, который до сих пор висит в ограде. Ещё о том времени могли бы напомнить рукописи двоюродного деда Ивана Константиновича Якова. Будучи грамотным, он описывал события, происходившие в то время в Кабанске.

  Дочь И.К. Сокольникова Анна вспоминает, как в детстве с братьями читала эту книгу. Особенно произвёл впечатление рассказ, как репрессированных выводили за околицу и тут же расстреливали. В рукописи назывались фамилии и казнённых, и палачей, потомки которых и сегодня живут в Кабанске. Помнят эти фамилии и Сокольниковы, называли их и нам. А книга сейчас находится у родственников в Ангарске, но у внуков Константина Ивановича есть намерение привезти рукопись в Кабанск и издать её. В память о дедушке…

ПЕРВУШИНЫ

  Историю другого репрессированного земляка нам поведала Н.Ф. Ипатьева из Селенгинска. Её дедушка по отцу Андрей Исаакович Первушин жил в Большой Речке, работал на железной дороге. Из рассказов отца она помнит, что в довоенные годы прошлого века аварии на путях были не редкостью. Одна из них случилась между 19-м блокпостом (Байкальским Прибоем) и Большой Речкой в 1934 году. С рельсов сошёл состав. За что было наказано много путейцев. В эту мясорубку попал и её дед.

  Бабушку Веру Михайловну в тот день односельчане предупредили, что мужа арестуют сегодня. Какая же была покорность у народа: ни протеста, ни ропота. Смиренно она затопила печь, начала стряпню. Но достряпать не успела – мужа взяли под стражу раньше. Когда стряпня была готова, она завязала её в узел и отправила сына Фёдора догонять повозку. Мальчик долго бежал за ней, и каким-то чудом ему удалось передать узелок отцу.

  Не успела осиротевшая семья пообедать и снова приняться за работу, как в их дом пришли власти и в срочном порядке выселили всех до одного. Из родного дома уходили, в чём были, потому что с собой не разрешили взять ничего. И чугунка с варёной картошкой так и осталась в русской печи…

  Работящая и общительная Вера Михайловна пошла «в люди»: жила в летних кухнях то у одних соседей, то у других, помогая по хозяйству за кусок хлеба. Ютились по чужим углам с нею и оба сына – Федя и Вася. Но эти тяжкие испытания не сломили её воли. Она до конца дней ходила с поднятой головой, стройная и прямая, рассудительная и властная.

  Фёдор настоял на учёбе в Кабанской школе, хотя она далась ему тяжело: жил на постоялом дворе за бывшим райкомом, ходил по деревням, подрабатывая за еду. А Вася окончил только пять классов, пошёл работать. И только перед самой войной мать купила маленький домик за рыбу, картошку и немного денег. Они были безмерно счастливы своему углу. Ведь их родной добротный дом им никто возвращать не собирался. Он стоит в Большой Речке и по сей день.

  На руках у Нины Фёдоровны нет документов о том, за что репрессировали дедушку, но она предполагает, что дедушка мог пострадать и за то, что знал немецкий язык, поскольку воевал с немцами в Первую мировую войну в царских войсках. К тому же они с братом Филиппом имели мельницы по реке, крепкое хозяйство.

  Ещё она помнит, как её папа, сын репрессированного, получил какую-то бумагу и поехал в Иркутск на могилу своего отца. Потом он шёпотом рассказывал матери, что ни имени, ни фамилии на могиле нет – только номер. Тем не менее, он был реабилитирован. На дворе были 60-е годы…

  После этого жизнь отца изменилась. Если после школы его не приняли в военные училища как сына врага народа, то после реабилитации приняли в партию, избрали парторгом Еланской школы, где он был директором. Активно включился в общественную жизнь, став первым человеком на селе, чем очень дорожил. Ведь репрессии ломали жизни не только самим репрессированным, но и их семьям. А с Фёдора Андреевича клеймо «сын врага народа» было наконец-то снято, и он как будто расправил крылья.

  Скорее всего, был за это благодарен государству. Хотя когда потомки репрессированного двоюродного брата хотели хлопотать о возврате конфискованного имущества, сказал своим детям, чтобы они не смели делать того же самого. Что это было? Знак благодарности государству? Или страх перед тем, мало ли что может ещё произойти в нашей стране, и пережитое может снова вернуться?..